«ЖИЗНЬ – НЕ КИНО, ГОРЬКИХ КАДРОВ НЕ СТЕРЕТЬ»
Зоя Григорьевна Смольникова (Ложкина), Отличник народного просвещения, как истинная удмуртка, и в радости, и в горести прячется за песни: под каждое настроение у нее свои напевы. Под песню-исповедь она вспоминает свою женскую долю. Как она сама отмечает, мелодия души помогает держаться за эту жизнь. А ей 8 апреля исполняется 83 года. Многим пихтовским людям она смогла подобрать ключ и открыть двери в мир.
«Я ГОЛОДОВАЛА ТРИ ДНЯ»
– Мое детство выпало на самое тяжелое время, – вытирая предательскую слезу, словно напев, начинает свой рассказ Зоя Григорьевна. – Отца Григория Терентьевича забрали на войну, когда мне было три года. Ушел на своих ногах, а вернулся… С фронта его доставили почему-то в Кез. Мама моя, Клавдия Васильевна, запрягла лошадь и выехала за ним. Мы жили в деревне Лып-Селяны тогда еще Тыловайского района (сейчас – Шарканский). Привезла. Весь обгоревший, ослепший – не узнать. Сутки на полу стонал от боли. К утру отмучился.
Когда в доме нет мужика, за семью заступиться некому. Однажды к нам заявились уполномоченный и председатель колхоза, вожжами маму привязали, поволокли, крыльцо даже разломали. Все на глазах детей. Лес рубить рук не хватает, поработает, кричали. Мы на весь дом ревем. Смотрю, председатель ко мне направляется. Я как за ухват схвачусь и ему на шею – до себя не допускаю. Он, наверное, хотел успокоить. Отступился. Брат тоже не растерялся – сорвал шапку уполномоченного и швырнул. На крики люди прибежали, встали на защиту, маму поддержали, выпросили, уговорили, чтобы ее не забирали, что четверо детей пропадут без кормилицы. И ее отпустили.
Но от этого жизнь легче не стала. Окончание войны тоже никак не спасло. Как можешь, так и живи. Скот вывезен. Весна, а есть нечего. Я голодовала три дня. Женю, брата моего, посылали по домам: то кусок хлеба принесет, то картошку – кто что даст. Многие тогда по соседям ходили: зайдут, молятся, ждут. Раньше и скирды с зерном стояли. Проходим мимо одной с подружкой и видим: зерно чистое, желтое. Принесли горстку, высушили на печке, перемололи, сварили кашу. Этой каши наелась, а потом меня так раздуло! Мама вывела во двор и гоняла, чтоб концы не отдать.
Лучше жили лишь те, у кого дома мужики были. Один из войны хоть без ног воротился, но он валенки катал, семью кормил. Я к ним ходила полы мыть за еду. То тут, то там наешься. Так до школы. А в школе мелкую картошку даже не чистили – что там от нее останется? С крупой сварят и этим месивом накормят. О моей жизни целую книгу можно написать. Ничего я не забыла. Очень обидно. Маму жалко. Сколько переживала она из-за нас, через что только не прошла.
Мама на лошади работала, все под мешками да горючее возила. Во время войны не один десяток могил копала, мужчин не было в деревне. Она среди женщин самой сильной была и по духу, и по силе.
Старшие дети постепенно выросли и ушли от нас. У отца первая жена умерла, мама – вторая, поэтому и отошли двое старших, сказали: «Будем еще твоих детей кормить!» Мама рассказывала, что с кладовщиком сдружилась. Он нас и подкармливал. И зерно приносил. Лет десять так. А как бы мы выжили без него? Иногда, чтобы продержаться, нужно всего-то чуть-чуть помочь. Никто ничего не знал. У него хозяйка была больная, не вставала. Мама даже помогала ее мыть. Жизнь – не кино, горьких кадров не стереть.
ПЕРВЫЕ РЕЗИНОВЫЕ САПОГИ
– Одежды даже не было, – продолжает нить своего рассказа Зоя Смольникова. – Лапти изнашивались. Шорт дэрем, домотканное платье, не согревало. Шапку мужскую носила. Фуфайку натягивала и – в школу. Учились мы в другой деревне, что за три километра от нас. Все пешком ходили. Зимы морозные. В школе хоть и печь топили, но жару не хватало. Двойных рам не было, окна досками закрывали, меж ними и стеклом что попало клали. Я без учебников училась. Купить не на что. По домам ходила, чтобы упражнения переписать. А детей было много. Не все смогли доучиться. Из нашей деревни только трое продолжили добывать знания, в том числе и я.
После 7 класса можно было учиться только за семь километров, в Зюзино. Интерната не было. А на квартире жить – платить. Я бы тоже не смогла. В колхозе маме трудодни только начисляли. Но нам со снохой повезло. Жена брата трактористкой, комбайнером работала. Ей в МТС давали деньги. И она два года платила за мое проживание: 150 рублей в год. Благодаря ей я получила образование. Она все говорила: «Хоть Зою выучила». И я с радостью шла на уроки. В руках портфель с двумя замками. От кого досталось такое добро? Представьте, сама в лаптях, но с крутой папкой! Жаль, фотографии нет. В 9 классе осенью только мне купили резиновые сапоги. Первые мои резиновые сапоги! До тех пор все в лаптях. Портянками обвязывалась для тепла. По дому хозяевам помогала, чтоб хотя бы картошкой кормили. Хлеб с собой мама отправляла. Откусишь и думаешь: все равно доучусь. Все вспоминала свою первую учительницу Зою Степановну Перевощикову. Ей уже 95 лет, но мы до сих пор созваниваемся. Мне с детства хотелось быть похожей на нее.
Зоя Степановна многому меня научила. После уроков и лен теребили, и картошку прошлогоднюю собирали. Она хорошей была. А как пела и танцевала! Мы участвовали в районных смотрах. Я была влюблена в ее талант. После окончания 10 класса сказала: пойду в школу работать. Но закон не позволял, требующий в колхозе три года отработать. Год была разнорабочей: то на ферме трудилась, то дрова пилила, то в поле скирды с соломой открывать помогала. Однажды Николай Андреевич, председатель сельсовета, айда, говорит, Зоя, хоть в клубе работай. Так я три года в Бородулях заведовала клубом. По деревням ездила верхом на лошади, с населения собирала деньги – по самообложению заставляли. Все сборы в сельсовет шли. Часто интересные мероприятия проводили. Жителей всегда полный клуб, особенно – в Новый год. Для всех желающий висел ящик, куда можно было опустить вопросы о насущном. Люди о чем только не спрашивали. По вечерам, собравшись со специалистами, учителям, зачитывали их вслух, обсуждали, искали решение.
«МНЕ НАДО БЫЛО ВЕЗДЕ БЫТЬ ПЕРВОЙ»
– Однажды в газете увидела объявление: в Светлом Воткинского района педкурсы открыли, – с искорками радости вспоминает Зоя Григорьевна. – Учителей не хватало. И я загорелась давней мечтой: все, говорю, я пошла. Дочери всего семь месяцев, муж в армии. Моя мама целый год водилась, пока я учусь, спасибо ей.
Перед окончанием курсов, в 1963 году, в Светлое завроно приехал. Ложкина, куда ты хочешь? Он знал меня по клубной работе. Ближе к городу, говорю. Знаю, знаю, какая дорога до вашей деревни – автобусы не ездят, отвечает. Осиновку знаешь, спрашивает. Говорю, знаю. Двенадцать километров от Воткинска. Я согласилась.
Приехала в Осиновку, а тут деревянная школа, как сарай. Печное отопление. Но топили торфом, и так было тепло! Ребят где-то 150 училось. Тараканово, Кленовая, Сидоровка все ходили в Осиновку. В моем классе было 28 детей. Меня сразу вожатой и учительницей поставили. И в пионеры принимала. И общественную работу выполняла. Была депутата сельсовета. По школе за санитарию отвечала, была инспектором по охране прав детства. Еще и членом райкома профсоюза! С нас требовали лекции. И все бесплатно трудились. Даже классное руководство не оплачивалось. Вожатой тоже бесплатно работала. На фотографии смотрю и реву. Молодость вспоминается. Одеваться не на что было. А много ли мы, учителя, получали? Такая работа, а получали…
14 лет в Осиновской школе отработала. В 1977 году в Пихтовке новую школу открыли. Дети шустрые и сильные были. Все говорили: «Зоя Григорьевна строгая, но добрая». До сих пор мои ученики спрашивают, вторая мама жива ли нет. То в гости приезжают. Одна все говорила: «Я вас мамой буду звать». Она в интернате жила, скучала по своей.
Я на уроках строго спрашивала. Однажды смотрю, ученик за первой партой сидит, меня не видит, значит, ничего не слышит. А мама его – директор школы. Маму любишь, спрашиваю. Люблю, отвечает. Если любишь, как должен себя вести? Смирным стал. К урокам готовилась, до полуночи сидела, самообразованием занималась. Журналы разные выписывала. Игры придумывала. Нравилось учить, особенно – мероприятия проводить. И в группе продленного дня работала. С ребятами помогали одиноким жителям дрова колоть, по дому прибраться, по хозяйству помочь. Мне надо было везде быть первой. Организовывала танцы. Даже во время перемены репетировали. Я взяла своими песнями и танцами. И мы всегда первое место получали на конкурсах и смотрах.
В 1994 году на пенсию вышла, пенсионеров сплотила в коллектив. С ветеранской организацией за восемь лет с выступлениями объездили не только район. Я и сейчас все пою. Одна из любимых песен:
Кругом, кругом огни горят,
Кругом все тишина.
И весь народ спокойно спит,
А я не сплю одна.
Не сплю, не сплю, все думаю:
Ой, как на свете жить.
Еще я раз подумаю,
Как милого забыть.
После смерти мужа всегда эту песню запеваю. Многие сватались после него, но я не могла представить жизнь с кем- то еще. Он в 54 года умер. Федор мой шофером в совхозе работал, первого директора Евгения Макарова возил. Куда-нибудь да рано уезжал, поздно возвращался. Скотине надо заварить корма, печь истопить, детей собрать. А еще и целый двор коров, телок, поросят держали. Когда я все успевала? Девочки у меня хорошо учились. Их у меня трое: Светлана, Татьяна, Елена. Муж ждал сына. Никогда не ругался, не курил, я ему все время говорила: «Ӟег нянь тон». Я такая шустрая, туда-сюда, а он тихий. Я ему все удивлялась: «У тебя два сердца что ли?» Такого добродушного мужика в Пихтовке и не сыщешь. Придет, впечатлениями делится, а я о школе рассказываю. Всегда обменивались. Интересно было. Особенно когда появилась живая рыба. Муж мой ее возил в Ижевск на продажу. В день по два рейса совершал. Про большие очереди рассказывал. Приедет уже поздно ночью, привезет то сгущенное молоко в двухлитровых банках, то колбасу, то рыбу-иваси. В то время это все было недоступно в магазинах. А мы хорошо жили. Жалко, рано ушел. Дочери сейчас часто вспоминают его, какой он хороший был. А я сегодня живу, завтра – не знаю. У меня уже 6 правнуков. Зачастую приходится и с ними водиться. Теперь, конечно, уже от жизни отстала. Мы тут с Эммой Игнатьевной, соседкой, поем иногда. Записать бы наши голоса, чтоб и после дети могли слышать нас.
